Избранные отрывки из статьи

Андерс Захрисон                                                                             Май  2. 2012

Что такое внешний объект? Другой человек как объект и как отдельный другой в моделях объектных отношений 

                                              Как именно  внутреннее окрашивает                                                                               и искажает внешнее – это, разумеется, главная                                                             забота  психоанализа в целом. (Spillius et al, 2011, p 326)

Основное допущение в теориях объектных отношений

Основополагающее допущение в моделях объектных отношений заключается в том, что Я[1]  состоит в отношениях с интернализованными объектами. Эти объекты являются репрезентациями значимых людей в младенчестве и детстве. Когда эти люди интернализуются, они функционируют в качестве объектов для Я во внутреннем мире. Отношения между Я и репрезентациями объектов называются «объектными отношениями», и они окрашены определенными аффектами. Отец, вызывающий страх, может быть интернализован как жестокий отцовский объект, состоящий в угрожающих отношениях с виноватым, тревожным или испытывающим стыд аспектом Я.

Для начала нам нужно проследить использование термина «объект»  в историческом контексте и в динамике отношений между одним человеком (Я) и другим (объектом). Для Фрейда «объект» был, по сути, объектом влечения, потребностей и стремлений человека. Модели объектных отношений постепенно выросли из этих первых психоаналитических представлений; термин объект сохранился, но его значение изменилось и стало намного более сложным. Внутренний объект – это не «субъект», связанный с Я, это «объект». В модели, которую я собираюсь предложить, станет ясно, что внешний объект – это не субъект по отношению к Я. Признание субъективности другого является результатом развития[2]. Субъективность другого будут признавать и уважать только в той степени, в какой он воспринимается как отдельная личность.

На самом деле, это решающий шаг в опыте переживания другого и центральный компонент способности к ментализации.

Вопрос, который я буду рассматривать в этой статье: что такое внешний объект, и в чем разница между «человеком» и «внешним объектом». В своей основе это вопрос о том, как в психоанализе понимается связь между внутренней и внешней реальностью.

поражаешься тому, как по-разному используется термин объект: внутренний (inner or internal), внешний (outer or external), реальный, актуальный, живой, отдельный, хороший, плохой, преследующий и т.д. Как правило, за называнием этих разных типов не следует дальнейших уточнений, как будто значение самоочевидно. Особая путаница возникает тогда, когда речь заходит об отношениях с другими людьми и употребляется термин «внешний объект». Зачастую создается впечатление, что «человек» и «объект» или «внешний объект» служат синонимами или взаимозаменяемыми терминами. Тогда, мы должны задаться вопросом, когда человек – это «человек», а когда - «объект», и всегда ли мать является «объектом» или иногда она просто «мать»?

Винникот

Главным вкладом Винникота в вопрос психической/внешней реальности стало представление о промежуточной области опыта переживаний, которая не является ни полностью внутренней, ни полностью внешней. Он назвал ее потенциальным или переходным пространством, которое в мире ребенка населено переходными объектами. Ребенок владеет этим объектом, что позволяет ему сохранять иллюзию всемогущественного контроля над ним, контроля, которым, по ощущению ребенка, он раньше обладал в отношении матери, стремящейся подстроиться под нужды младенца наилучшим образом.

С самого рождения человеческое существо сталкивается с проблемой отношения объективно воспринимаемого и представленного субъективно, и для маленького человека, не получившего хорошей поддержки от своей матери на старте, решение этой проблемы не пройдет безболезненно. Переходная область, на которой я заостряю внимание – это предоставление ребенку поля между первичной креативностью и восприятием объектов, основанным на тестировании реальности.

Он утверждает, что у младенца нет возможности перейти от принципа удовольствия к принципу реальности и сформировать эту переходную область без помощи достаточно хорошей матери, которая:

…активно приспосабливается к потребностям ребенка, и это писпособление постепенно ослабевает в соответствии с растущей способностью ребенка отвечать на недостаток адаптации и его толерантностью к фрустрации (1953)[3].

По мнению Винникота потенциальное пространство играет решающую роль в развитии человеческой культуры (1953). Он подчеркивает его парадоксальную природу:

…младенец создает объект, но объект уже есть - он стремится быть созданным и стать катектированным объектом (1971).

Развитие внешней реальности и людей как внешних сущностей в психике младенца по мнению Винникота является переходом от отношения к объекту через идентификации, к использованию объекта (1971). Когда ребенок относится к объекту через идентификацию, он воспринимает объект как часть себя, часть, которой можно всемогущественно управлять. Используя объект, ребенок позволяет ему существовать независимо и, таким образом, отодвигает его в сторону внешней реальности (т.е. по направлению к «реальному» человеку).

Опыт переживания другого человека

В последней части я сделал общий обзор проблемы внутреннего/внешнего в трех моделях объектных отношений. С эпистемологической точки зрения отчетливых различий я не обнаружил. Итак, когда мы обращаемся к конкретному вопросу восприятия других людей, основные положения едины во всех трех моделях.

Во внутреннем репрезентативном мире Я находится в отношении с объектами. А что происходит в отношениях одного человека (меня) с другим человеком в реальном мире? Как мы уже отмечали, отношения Я с людьми никогда не являются прямыми отношениями. Они в большей или меньшей степени окрашены объектными отношениями,  приведенными в действие конкретными элементами ситуации. Это означает, что отношение к человеку  заряжено свойствами объекта, которые человек активирует. Другими словами, эмоционально значимый человек в текущий момент вызывает ассоциацию с объектом, и по этой причине принимает на себя амбивалентный, или отщепленный эмоциональный заряд объекта. В  приведенном ниже примере, интернализованный отец может быть актуализирован при встрече с властными фигурами и, таким образом, окрашивать или искажать восприятие этих людей.

Если аффект сильный, как в случае интенсивных реакций переноса или проекций, восприятие (переживание) другого человека и отношение к нему находится во власти качеств объекта и актуальных аффектов. В таких случаях, опыт переживания другого в значительной степени фиксируется на его значении для Я. В психике воспринимающего субъекта, другой человек «становится» объектом, он функционирует как внешний объект для того, кто его воспринимает.

Итак, у нас есть объекты во внутреннем мире и люди во внешнем мире, и в добавление к этому, мы можем говорить об отношении к человеку как об отношении к внешнему объекту. Внешние объекты – это люди,  которые ошибочно воспринимаются сквозь призму  спроецированной или перенесенной на них эмоциональной нагрузки из (внутренних) объектных отношений. Человека воспринимают и обращаются с ним не «реалистично», а так, как если бы это «был» другой (Zachrisson, 1998). Человек, стоящий «за» объектом «перемещается» на реального человека – отсюда понятие переноса! В термине «внешний объект» воплощается эта мысль.   

Клиническая виньетка

Следующий материал может служить иллюстрацией динамики, которую мы исследуем. Анализанд – 30-летний музыкант Б., страстно привязанный к  членам своей семьи, матери, отцу и младшему брату. По описанию Б. его отец был двойственным (split) человеком: умным, сильным, жестоким. В то же время он мог быть очень добрым и жертвенным. Б. чувствовал, что отец предан сыновьям, но вместе с тем мог быть грубым и высокомерным.

Сепарационная тревога и подавление агрессии были центральными элементами в характере пациента. Ниже приведены выдержки из сеансов последних месяцев первого года его анализа. Они иллюстрируют сильное влияние трансферентных объектных репрезентаций на восприятие аналитика.

Выдержки из сеансов

В ночном кошмаре, от которого он проснулся, пациент видел отца в кровати рядом с собой, лежащего на спине, с распростертыми руками, головой отдельно, распятого, мертвого. Это было ужасающе. Он повернулся и посмотрел на жену, а потом опять на отца. Он уже не спал, но все еще дважды видел отца, пока не понял, что это простыня и одеяло выглядят как тело и руки. Головой была мусорная корзина на полу. В эти дни он готовился к празднованию дня рождения отца, делая все возможное, чтобы порадовать его. Вместе с тем, он был в ярости из-за унизительного отношения отца к нему. Образ отца колебался от безгранично доброго до жестоко обесценивающего.

Последовала цепь ассоциаций: отец, грубый и раздраженный, тащил его через улицу, на красный свет. Ему было семь, но воспоминание очень живо, впечатление очень сильное - отец нарушил правила. Он вспомнил, как будучи подростком, украл порнографический журнал, пытаясь справится с дрожью, замешательством, почти в трансе. А затем его парализовала безмерно постыдная мысль – я, мастурбирую, сидя сзади, исполненный презрения к нему. Он чувствует себя глубоко униженным. Унижающий отец переносится на презрительного аналитика, смотрящего на него сверху вниз.   

Тем не менее, он был покладистым и глубоко благодарным за то, что его слушают и принимают. Не согласиться со мной было немыслимым – он подчинялся, даже когда был не согласен. В ходе работы стало ясно, что его покорность должна предотвратить  отвержение матери, в условиях унижения, которое исходит от отца. Оба эти элемента присутствовали в переносе, и их было легко описать пациенту; его страх быть оставленным матерью и униженным отцом без средств себя защитить  - и то, как этот сценарий повторялся во всех его отношениях, включая анализ. Он ответил, что впервые смог услышать и понять интерпретацию.

Однажды утром он не пришел на сеанс. Позже он рассказал, что боялся проспать и несколько раз вскакивал посреди ночи и проверял, заведен ли будильник. В последний раз он случайно выключил его и проснулся уже после начала сеанса. Он сказал, что анализ оказывает на него тяжелое, иногда почти непереносимое давление. Но он не позволил вине пасть на меня. Винить нужно было его самого. Он купит еще один будильник.

По дороге на следующий сеанс он подумал, что для меня это первый сеанс в этот день, и что я бы предпочел остаться в постели с моей женой. В нем вспыхнула ярость. Затем образ изменился, Б. представил меня одиноким и несчастным, моя жена ушла от меня, и он охвачен сочувствием. Однако убийственная ярость верховодила в его душе. В голове пронеслись образы властных людей: учителя, военные, его отец, я; противоречивые импульсы раздирали его. Он испугался того, что может сделать. Он представил, как бьет меня кувалдой – и увидел мой презрительно раздавливающий его взгляд.

Очевидно, как эта драма – интернализованная в его объектном мире – искажает его восприятие ситуации. Опыт восприятия отцовской депрессии и зависимости, его доброты, презрения и вспышек злости удерживал пациента в тисках эмоционального страдания. Теперь это состояние ожило в анализе, и было перенесено на аналитика.

Чуть позже мне пришлось отменить сеанс. Первой реакцией пациента был протест подчиниться моим планам. Затем он вновь оказался под давлением жестоких, разрушительных образов. Он представил, как ударяет кулаком по столу, ударяет топором, кувалдой, ломает мебель в кабинете. Он увидел меня сидящим сзади с язвительной улыбкой на лице. Он чувствовал, что я смотрю на него и думаю о том, какой же он урод. Ему показалось, что соседи могли бы увидеть его через окно. А он лежит униженный у всех на виду.

 Я упомянул отмену сеанса, которая напомнила ему о том, что у меня есть отношения с другими людьми. Он прервал меня и сказал, что думал, что я собираюсь начать работу с новым пациентом, и сказал этому новому пациенту, что скоро будут доступны регулярные часы – его сеансы.

Тут я смог показать ему, что его ярость, возникла одновременно из-за унижения, которое он испытывал лежа на кушетке, и чувства отвержения из-за мысли, что он должен уступить место новому пациенту, мысли о моих коварных планах. Но критиковать меня было губительно. Допустить даже толику ярости в мой адрес означало катастрофу. Он сказал, что я и раньше говорил подобные вещи, и он не понимал ход моих мыслей. Теперь, однако, он мог почувствовать, что в этом заключалась самая суть.

В конце следующего сеанса он почувствовал ярость, от которой у него перехватило дыхание. Он испугался, что потеряет контроль и набросится на меня, и стал извиняться. Затем он остановился и сказал: «Я устал все время извиняться».

Интенсивный отцовский перенос пациента искажал его опыт переживания аналитика, который стал внешним объектом, измененным крайне сложным, амбивалентным, иногда расщепленным образом интроецированного отцовского объекта. Последняя мысль пациента была первым маленьким шажком в сторону от переноса, первым шагом в процессе, в котором его аналитик становился более «реальным» в его голове.

Человек как другой

Давайте теперь рассмотрим этот случай, начало которого мы видим в конце этой виньетки, когда отношение к объекту начинает в меньшей степени определяться свойствами внутреннего объекта. Восприятие другого будет  в меньшей степени фиксированным. Перенесенные свойства объекта не будут управлять восприятием, и человек будет выступать в большей степени в качестве другого. Этот другой, поскольку воспринимается как человек, будет вызывать интерес, даже любопытство, а следовательно, отношения будут открыты изменению и развитию. Такое переживание другого более живое, многогранное и более спонтанное по своей природе, чем в другом случае. Этот другой человек воспринимается как личность, которая находится в отношениях с воспринимающим (со мной) как существо отдельное от моего собственного Я.

Попытка обрисовать понятную картину предлагаемой модели

В итоге этих рассуждений вырисовываются следующие простые представления. Внутренние объектные отношения являются аспектами интернализованных объектов, аффективно связанных с Я-репрезентациями. Внешние объекты – это внутренние объекты, экстернализованные в  человека путем проекции или переноса. Когда другой человек воспринимается относительно свободно от проекций, его можно ощущать как отдельного другого. Различие между внешним объектом и отдельным другим относительно. Внешние объекты «окрашены» или «наполнены» (инвестированы)  качествами спроецированного внутреннего объекта. Это значит, что Я контролирует их и, таким образом, для Я они обладают устойчивым значением. И наоборот, когда человек воспринимается как отдельный другой, он или она в большей степени свободны от влияния Я. Опыт переживания открыт изменениям, и другой может вызывать интерес, любопытство и т.д.

Следует рассматривать эти два способа отношения к другому человеку как потенциально активные позиции. На одной позиции мы получаем Я в отношениях со спроецированным и перенесенным «внешним» объектом, вплоть до состояния его недифферецированности с интернализованным объектом. На другой - мы имеем достаточно реалистичное восприятие другого человека и отношение к нему. Восприятие никогда не будет полностью свободно от «искажений», исходящим из внутреннего объектного мира, но может быть достаточно свободным, чтобы позволить другому человеку «независимо существовать» в психике того, кто его воспринимает, и открыть пространство для взаимоотношений, заботы, интереса, изучения и знания. Когда пациент сменяет отношение к «другому» на отношение к «внешнему объекту», мы можем считать это регрессией, наподобие перехода от депрессивной к параноидно-шизоидной позиции. А желательной для развития будет относительная консолидация отношения к другому.

Эта модель представлена графически на рисунке 1. Здесь изображены две позиции, на которых Я может переживать другого человека. В левой части (I) представлена динамика, имеющая место, когда объект влияет на восприятие другого, а в правой (II) – динамика, когда другой воспринимается «сам по себе», относительно независимо от проекций.

Свойства опыта переживания в этой графической модели

Условно мы можем распределить свойства опыта переживания между двумя позициями на рисунке. Грубо говоря, мы можем поместить бессознательные, более проективные и «субъективные» элементы на левой стороне (позиция I), и более «реалистичные», отмеченные сознанием, перцептивные элементы на правой стороне (II), в соответствии с фрейдовым принципом удовольствия и принципом реальности. Разумеется, это только один из возможных способов локализовать позицию этих понятий и, следовательно, определить, что они подразумевают.

Внешний объект обитает во внутреннем мире субъекта. В предельном варианте, он принадлежит закрытой системе опыта, неподвластной влиянию реальности, это «психотический» объект (Britton, 2007). На другой (третьей) позиции, субъект признает отличие другого и позволяет отдельному другому  существовать в реальности, независимо от Я. Другой признается как самостоятельный субъект. Его независимость возбуждает любопытство, интерес к тому, кем является этот другой. Именно на этой позиции человек может учиться через опыт переживания.

Переходное пространство Винникота занимает место между внутренним и внешним миром, воплощая собой парадокс, т.к. не является ни внешним, ни внутренним, но и тем, и другим одновременно (Winnicott, 1953). Перенос в непсихотической форме занимает то же парадоксальное положение в переходном пространстве, и внутреннее, и  внешнее, относящееся к прошлому и к настоящему одновременно (Freud, 1914, Zachrisson, 1998).

Внешний объект в своем предельном варианте воплощает психотический опыт. На другом конце - восприятие вообще без проекции (субъективности) - это виртуальная позиция, недостижимая, как и «нормальность» в смысле абсолютного отсутствия невротических черт, идеальное состояние в психоанализе.

Гипотетическое размещение состояния одиночества и пустоты на позиции внешнего объекта и их противоположности дружбы и вовлеченности в отношения на другой позиции остается открытым вопросом. Хемелейнен (2009) пишет о глубоком экзистенциальном одиночестве человека, которое заставляет нас воздерживаться от исследования этих вопросов. Как мы можем думать об одиночестве? Для Винникота (1958) способность к одиночеству в присутствии другого является результатом развития и признаком зрелости. Фромм-Райхман (1959), наоборот, говорит о  глубоком, болезненном переживании одиночества у шизофренических пациентов, с которым она сталкивалась в работе с ними – чувстве, неподдающемся словесному описанию, непереносимой тревоге. Кляйн (1963) исследует источник внутреннего ощущения одиночества, независимого от внешних обстоятельств. Она считала, что такое состояние является «результатом вездесущей жажды недостижимо совершенного внутреннего состояния». Она связывает его с параноидными и депрессивными тревогами, и, как и Фромм-Райхман, рассматривала одиночество как часть заболевания, и шизофренического, и депрессивного характера. Их взгляды, по всей видимости, совпадают. В той или иной форме переживание одиночества присуще всем людям. Однако в психопатологических состояниях оно более злокачественное и более болезненное.

Тема этой статьи приглашает нас к еще одному размышлению. На одной позиции мы имеем Я в отношениях со спроецированным или перенесенным «внешним» объектом, неотличимым от интернализованного объекта. Это переживание возможно связано с состоянием глубокого одиночества, потому что эти отношения оказываются не взаимными, реальными отношениями, а псевдо-отношениями, более схожими с психотическим состоянием. Если так, более тяжелое одиночество принадлежит динамике, связанной с внешним объектом, в то время как опыт переживания другого (как человека) характеризуется чувством отдельности – отдельности с потенциалом развития отношений, а следовательно, уменьшения одиночества.

Следует сказать несколько слов о различии между «нормальным» и «психотическим» переносом. При нормальном переносе пациент в своем восприятии аналитика сохраняет  качество «как будто». Аналитик наделяется свойствами объекта, но не (полностью) идентифицирован с ним. Такой тип переноса помещает аналитика в потенциальное пространство, сходное с переходным объектом Винникота.

В случае, когда пациент отождествляет аналитика с объектом – аналитик становится внешним объектом для пациента – качество переживания «как будто»  утрачивается, пациент погружается в бред, и тестирование реальности прекращается.

Существует фундаментальная связь (и взаимодействие) между печалью и реальностью. Когда человек обладает способностью выдерживать и контейнировать потерю и горе, возникает благоприятный круг: принятие (реальности) смерти и утраты – печаль – сближение с реальностью – сохранение контакта с реальностью. /Жизнь, кроме прочего, - это непрерывный процесс печали/. Если эта способность недостаточна, возникает порочный круг: (реальность) смерти и утраты отрицается – процесс печали не начинается – Я становится обедненным и пустым (из-за процессов отщепления) - реальность  (другой человек) остается деформированным спроецированными объектными репрезентациями (Freud, 1917). Таким образом, печаль является неотъемлемой частью движения Я к восприятию отдельного другого - реинтеграции отщепленных частей Я, отказа от отрицания сепарации, т.е. принятия реальности, какая она есть (Caper, 1992).

                                                                                               Перевод Майи Немировской